Капитан обвёл вопросительным взором строй, но никто не шелохнулся.

— Не бойтесь, вашему подполковнику я всё объясню. Пусть он найдёт вам другую работёнку, а мне нужны добровольцы.

Через минуту в строю осталось всего восемь человек.

«Не густо, — грустно усмехнулся про себя Легат, оглядывая жидкую цепочку добровольцев. — Как же я с таким воинством удержу километровый периметр?!». Однако делать нечего, надо было расставлять посты и организовывать патрулирование внешнего периметра, которое должно вестись круглосуточно.

Стас составил график дежурств и разбил людей по сменам. Ещё хорошо, что не требовалось особо втолковывать им принципы несения караульной службы: мужики не первый год служат и привыкли, что зэки ошибок не прощают. И всё-таки кое-каким нехитрым заповедям окопной науки недавний фронтовик своих людей по ходу дела ненавязчиво поучал. Ведь даже спать после дежурства им предстояло с оружием наготове, и сон их должен быть чуток.

После инструктажа к Легату подошёл мужик с погонами прапорщика. Стас сразу его вспомнил: этот прапор отводил его на последнее свидание с адвокатом, а когда вёл обратно в камеру, шепнул привет от сослуживцев. Оказалось, у мужика беда. Дома у него, в двухкомнатной квартире, лежит парализованная после инсульта мать-старуха.

— Один я у неё, понимаете! — чуть не плакал прапор. — Никому больше до неё дела нет. Если не заберу мать, умрёт она. Я уже обращался к начальству, но майор Рюмин наорал на меня и запретил впредь даже заикаться о поездке домой. — Странно было видеть сорокалетнего усача с пудовыми кулачищами и глазами полными слёз.

— Сколько тебе нужно времени? — Стас взглянул на часы.

Прапорщик обрадовано засуетился:

— Так у меня тут машина неподалёку, я мигом — туда и обратно! Мне главное за ворота выбраться.

— Хорошо, пошли.

Стас первым зашёл в будку проходной и, едва кивнув двоим охранникам, чётким шагом подошёл к металлической двери, приник глазом к смотровой прорези.

— Так, пока всё спокойно… — протянул он, изображая озабоченность, и бросил через плечо: — Дежурный! Вот что…Пусть прапорщик проверит прилегающую территорию.

— Так ведь приказ никого не выпускать без специального разрешения руководства!

— Это называется разведкой, у нас должны быть глаза не только на стенах, но и дальше, — снизошёл до объяснений капитан.

— Но ведь подполковник Сокольничий запретил…как же так…по инструкции не положено.

— Я теперь отвечаю за безопасность! Вот так! Если я говорю, значит, можно, — резко осёк его Легат.

— Слушаюсь! — сдался старший караула. — Ежели что, скажу, что вы приказали.

Заскрипела открываемая дверь. Перед тем как выскочить наружу, взволнованный прапорщик благодарно сжал капитану руку и ещё раз шёпотом заверил:

— Через два часа вернусь, как штык буду!

Глава 28

С наступлением темноты забот заметно прибавилось, ведь это была его первая ночь в качестве коменданта крепости. Ответственность и необычность ситуации были таковы, что какой-либо сонливости и усталости не чувствовалось. Чуть ли не каждый час приходилось обходить посты, чтобы убедиться, что никто из дозорных не заснул, что все двери надёжно заперты.

Выходя на наблюдательные точки, Стас не мог отделаться от странного ощущения, будто находится не в центре большого города, а заброшен в сердце враждебной дикой местности: вокруг жилого дома, а ни одного светящегося окна! Как в войну, когда горожане вынуждены были соблюдать светомаскировку и комендантский час.

Да, страх теперь правил в городе бал. Тяжелый токсичный ужас едко травил некогда жизнерадостную праздничную столицу. По вечерам люди боялись выходить из домов, редкие прохожие спешили убраться с пустынных улиц. Забиться по квартирам, словно по норам. Но и в домах жители не чувствовали себя в безопасности, прислушивались с тревогой и страшились лишний раз высунуться за дверь. Промозглый изнурительный страх томил Москву, давил тяжким гнетом, густел день изо дня, и казалось, с каждым днем труднее становилось дышать: город начинал задыхаться.

И что-то подсказывало Легату, что лучше от греха подальше тоже погасить подсветку главного тюремного замка и все фонари во внутреннем дворе, чтобы не привлекать к себе внимания…

Поднявшись на башню, Стас снова задержал взгляд на прилегающей к тюремным стенам местности. Город словно вымер, не слышно машин и вообще ничего, что напоминало бы привычную ночную Москву. И будто нет больше ни домов, ни людей. Тёмные коробки многоэтажек казались горами, а подступающие к стенам заросли — полными опасностей джунглями. Странно было думать, что где-то там накануне гуляли мамаши с детьми. Всё приобретало фантастический вид. А может, пока они тут заперты за колючей проволокой без связи с внешним миром, всё население эвакуировалось?!..

Лишь тёплый ветер в раскрытое окно, обдувая лицо, приносил с собой привычные запахи окружающего города, и они немного наполняли образовавшуюся в душе пустоту, будили воспоминания…

Нет, не стоит давать волю воображению и эмоциям! — Стас внутренне встряхнулся и взглянул на светящийся циферблат наручных командирских часов: «Да, но где же прапорщик? Обещал ведь управиться за пару часов. А если дезертировал?!.. Ну зачем же сразу подозревать человека, мужик показался надёжным. Может просто задерживается, всех осложнений ведь не предусмотришь. Наверное, не так то просто собрать прикованного к постели больного в дорогу и перетащить на себе вместе с необходимыми пожитками в машину, я ведь даже не спросил на каком этаже у него квартира. А если ещё лифт не работает? Теперь ведь всё возможно».

Чтобы не маяться в неизвестности, капитан вышел через служебную проходную за территорию и стал ждать возвращения подчинённого. Он стоял на крыльце и не спускал глаз с туннеля подворотни, выходящей на прилегающую улицу. Было очень тихо. Странно, Стас поймал себя на том, что почему-то сжимает пистолет, точно ему грозит неведомая опасность. Сознание работало на опережение ситуации, как будто он снова на войне. И пусть вокруг пока всё спокойно, шестое чувство никогда не подведёт, если умеешь к нему прислушиваться…

Телепродюссер Ксения Звонарёва оказалась единственная из всей их съёмочной группы, кто не погиб под гусеницами танка. И всё же женщина чувствовала себя раздавленной. Особенно в первые часы после… Будто её тоже перемололо в кровавый фарш. За двадцать лет в журналистике Ксении приходилось видеть всякое, не раз она попадала в серьёзные переделки, но впервые была настолько потрясена. Это был шок! Частичка её всё ещё была там — на перекрёстке и следила расширенными пустыми глазами за чертями в чёрных комбинезонах, которые, наверное брезгливо морщась, вычищали шансовым инструментом из траков гусениц своей боевой машины какие-то кровавые ошметки, клочья одежды и волос…

Ужас и растерянность почти лишили 37-летнюю женщину самообладания…и всё-таки Звонарёва сумела остаться профессионалом. Потому что не спряталась дома, не бросилась к друзьям, а решила чего бы это ей не стоило добраться до конечной точки маршрута, пусть и одна из всей съёмочной группы, без отснятых кассет, но она доведёт дело до конца…

Большую часть пути Ксения брела пешком по пустынным улицам, рыдая в голос по погибшим друзьям. Хотя по часам был утренний час пик, когда тысячи людей должны спешить на работу, но Москва продолжала спать, будто в забытьи. Огромный город выглядел вымершим — ни одного автобуса или маршрутки. Изредка на большой скорости проносились одинокие легковушки, но можно было идти битый час и ни встретить ни одного прохожего. Москва, похоже, начала страшиться пробуждения. Каждое утро жители с опаской ждали ночных вестей и, узнав, ещё глубже погружались в трясину ужаса.

После нескольких часов ходьбы её начало подташнивать и вообще стало хреновато, так что продолжать топать на своих двоих сил не осталось. И тут впереди из переулка вывернуло такси (первое за много часов пути); водитель оранжевого «Мерседеса» притормозил на её вскинутую руку. Ксения подбежала к приоткрытой двери и, поблагодарив, назвала адрес. Мужик окинул её оценивающим взглядом и с нагловатым видом объявил: