По мере того, как уклон становился круче, машина набирала скорость, и убийце становилось всё сложнее рысью бежать рядом, он попытался ухватиться и повиснуть на ручке. Дверное стекло под его напором хрустнуло и покрылось паутиной трещин, ещё удар и монстр просунет в образовавшуюся дыру руку. Но не удержавшись, урод сорвался.
Автомобиль уже несся вниз на приличной скорости, Маргарита вцепилась в руль, но больше поглядывала в зеркало заднего вида, чем на дорогу. Вскоре уклон должен закончиться и что тогда? Ведь маньяк уже поднялся на ноги и бежал следом…
Внезапно перед глазами Марго вдруг возник оскаленный череп с пустыми глазницами и белой повязкой на лбу…
Глава 97
Вместе с дочерью Легата привели в тюремную котельную, превращённую в крематорий для сжигания трупов.
Котельная была старой, многое из оборудования похоже сохранилось если не с царских времён, то уж с Брежневских точно. Повсюду ржавые трубы и кучи угля.
Несколько воров крепко держали Стаса за руки. И всё равно бывший майор спецназа сумел бы избавиться от опеки. Или, как принято выражаться у этой публики «дал бы оборотку», если бы не дочь. Да, если бы не парализовавший его страх за обожаемый нежный цветок, то смерть этих людей была бы делом 3–5 секунд, и никакого специального оружия ему не требуется. Но жизнь Оксаны висела на волоске из-за приставленной к её горлу острой как бритва заточки, и Стас был бессилен. Взявший её в заложницы «Крыса» спокойно мог приказать пленнику размозжить себе голову о стену или самому броситься в раскалённую топку и полицейский беспрекословно выполнит приказ! В конце концов он вероятно это заслужил, бросив напарника-американца, но дочь то, она то в чём виновата!
— Мы пришли сжечь эту падлу! — объявил Димон находящимся в импровизированном крематории уркам. — Дайте мне лопату, я ему накидаю угля этой ментовской падле, чтобы хорошо горел.
Но тут возникла заминка. Один из местных ответил, оглядев Легата:
— Придётся вашему клиенту подождать своей очереди. Всё равно пока место занято — он кивнул на крышку топки, за которой ревело и трещало пламя.
— А следующим на распыл пойдёт старший по званию, — заявил приятель крематорщика. — Всё равно ваш мент уже жмурик, так что пущай ещё пять минут покоптит воздух, пока мы окажем все почести гражданину начальнику, он козырной мужик был при жизни, не чета вашей мусорской мелюзге.
На бетонном полу высоченный амбал по кличке «Лом», — тоже из числа знакомых Стасу уголовников, — и двое его дружков раздевали покойника. На что уж Легат пребывал не в том состоянии, чтобы чему-то ещё удивляться, однако ж был поражён, опознав в полуголом мертвеце с раздробленным пулей затылком самого подполковника Тимофея Петровича Сокольничего! Вот и свиделись… Правда не такого свидания Легат ожидал. С бывшего начальника тюрьмы уже стащили китель с погонами, штаны, и взялись за исподнее, одновременно гвоздодёром выдирая изо рта золотые зубы. Зрелище показалось Легату настолько отталкивающим и сюрреалистичным, что вначале он подумал, что перед ним кто-то другой, просто похож на Сокольничего, но нет, не узнать начальника Бутырок было невозможно.
— Может хватит вам над ними глумиться, — заступился за покойника Стас. — Не по понятиям это.
— Не тебе, вошь цветная, судить о наших понятиях! — злобно тявкнул Димон.
Стас лишь усмехнулся:
— Жалеете небось, что он к вам не живьём в руки попал.
— Зато у нас есть ты! — одержимый жаждой мести набросился на гордеца Димон. — Хочешь увидеть, что тебя ждёт? — Стаса подтащили вплотную к заслонке, в ней имелось маленькое окошко, дырочка, сквозь которую можно было посмотреть, как горит покойник. На трупе внутри сгорела одежда и волосы, белое раскалённое пламя охватило его голову и поедало лицо, нос и губы на нём уже оплавились, из отверстий, образовавшихся на месте лопнувших от жара глаз, а также из ушей и ноздрей, раскрытого рта выделялась кипящая кровь, которая имела голубой оттенок…
— Ну что, мент, узырил собственное будущее? Может хочешь попробовать вымолить у нас пощаду? — кричал Стасу в лицо Димон, забрызгивая его слюной. — Тогда становись на колени, падла!
Но Стасу было плевать на это животное, зато у него сердце разрывалось от рыданий и криков дочери, которая рвалась к нему из лап удерживающих её ублюдков.
— Пусть она уйдёт, у вас ведь ко мне неоплаченный счёт, так вот он я, делайте со мной, что хотите!
— Ты думаешь, мент, мы такие дебилы, что не понимаем, что она самое твоё больное место, — кивнул на девочку Димон.
— Дебилы, они конечно тоже люди, — философски заметил Стас, — но вы не люди, вы слякоть!
— Ладно, оставьте его пока, — остановил взбешенного кореша Крыса. — Падла скоро своё получит, а пока воздадим должное Гражданину начальнику.
Легата оттащили от заслонки на прежнее место. А всё внимание урок вновь сосредоточилось на мёртвом начальнике тюрьмы. Лишённый власти и высокого положения, обобранный после смерти до последней нитки, он раскинулся на бетонном полу в срамном бесстыдстве. Этот его огромный живот, бледные ноги…Офицера выставили на посмешище в таком виде, хотя раздев мертвеца, ублюдки нарушили свои же обычаи. В отношении одежды умерших или казнённых в местах заключения всегда существовала особая традиция, известная еще с екатерининских времен. Например её нельзя было оставлять на территории тюрьмы или лагеря. Любой первоходок знает о том, что лагерная одежда приносит несчастье, а потому ее отсылали близким родственникам, которые тоже частенько относились к ней как к поганой — в глубочайшей тайне ее кипятили в семи водах, затем трижды промывали с песком и только потом хоронили за оградой кладбища, не забывая поставить над ней крепкий осиновый крест. Порой одежду казненного относили далеко в лес и, разорвав на куски, развешивали на деревьях, и тряпки затем служили птицам для постройки гнезд. Возможно, именно в птицах возрождалась душа казненного…
Иногда одежду рвали на мелкие лоскуты, а потом конопатили ими избу. Считалось, что одежда казненного отпугивает от дома нечистую силу. Но чтобы примерять заляпанный кровью китель убитого, это было что-то из ряда вон. Вероятно эти трое зэков были из числа отморозков, которым плевать даже на священные воровские традиции. Они желали максимально поглумиться над мёртвым кумом, для этого один из них напялил на себя китель, который был ему сильно велик, нахлобучил на голову фуражку и стал изображать из себя покойного начальника, подражая басу Сокольничего:
— Ну что, засранцы, в карцер захотели, суки!
Те их дружки, что стояли за спиной у Стаса и его дочери, одобрительно усмехнулись, однако ж, решили показать кто тут главнее:
— Ша, Бес! — Крыса с пренебрежением шикнул на облачившегося в полковничью форму урку мелкой масти. — Не с твоим чувырлом братским такой макинтош носить. Брось этот дешёвый зехер! Лучше дай вон ему напоследок покрасоваться. — Крыса кивнул на Легата. Стасу тут же накинули на плечи мундир с мертвеца.
— Ну как, мусор, в масть тебе лепушок с большими звёздами, почуял себя крутым?
— Можете глумиться надо мной сколько вам влезет, — каждое произнесенное капитаном слово было отлито и откалибровано, и урки это почувствовали, потому что притихли и слушали серьёзно то, что он им говорил, — но предупреждаю, если не отпустите дочь, то одного из вас я напоследок успею зыгрызть, прежде чем мне разожмут челюсть и засунут головой в топку.
— А хочешь, мы тебя вместо Башки-опера новым начальником тюрьмы поставим? — неожиданно предложил Легату Крыса. Он даже спрятал нож, который держал возле горла Оксаны. И обернулся к своим дружкам: — А что, братва, окажем доверие менту? Он хоть и сука легавая, но по своим понятиям живёт.
Непонятно было это всерьёз или урки просто забавлялись, но Легату тут же было поставлено условие:
— Мы тебя помилуем и даже поставим вместо этой суки Жгутова, если пообещаешь обычаи наши воровские уважать.
— Ну как? — вальяжно осклабился Крыса, уверенный, что мент начнёт ему ботинки лизать от счастья. От Стаса требовалось принести что-то вроде присяги на верность воровскому клану, и ещё в доказательство своей лояльности помочь сунуть в печь труп гражданина начальника.