Маргарита с дочерью поздоровались, мужчина ответил им кивком. Дальнейшее действие происходило под бдительным взглядом контролёра. Маргарите стало неловко. Но исходящее от Полины искреннее сочувствие отчасти смягчало ситуацию. Пока кормилица наливала им в миски суп, рядом с ней постоянно крутилась девочка, совсем малютка, просто ангелочек с лёгкими пушистыми волосиками. Её огромные голубые глаза были с любопытством распахнуты на новых людей. Особенно её заинтересовала Даша.

Полина поставила перед Козыревыми миски с дымящимся ароматным супом и пожелала приятного аппетита. Вскоре надзирателя позвали по какому-то делу и он вышел из комнаты. Полина беззлобно вздохнула ему вслед:

— За каждым половником следит, чтобы строго по норме отпускала. А что поделать — строгий учёт. Нас ведь тут много собралось, и неизвестно сколько ещё просидим под одной крышей, надо экономить продукты.

— А вы ведь не из этой церкви, — указала взглядом на крестик Маргарита.

— А тут не только евреи, — ответила Полина. — И православные, и католики, и мусульмане. Со всех церквей есть люди — и священники и прихожане. Во многих церквях стало небезопасно, вот люди здесь собрались. Здешний настоятель никому не отказывает. Святые отцы вместе молятся. Бог то ведь един. И неверующих здесь немало, но они как правило себя не выпячивают, со всеми вместе молятся о спасении себя и своих близких. У нас тут как во времена ветхозаветного Ковчега.

— А это ваша дочка? — у Маргариты руки сами потянулись к кудрявому одуванчику, она усадила малышку к себе на коленки.

— Нет, внучка. Её родители… — Полина осеклась на половине фразы, смахнула украдкой слезу, протяжно о чём-то вздохнула, но стоило ей заговорить о своей любимице и лицо её вновь осветилось:

— Нам с Анечкой хорошо вместе.

Тут добрая женщина заметила, что дочь Маргариты уже опустошила свою тарелку и жуёт один хлеб. Полина быстро оглянулась на дверь, не идёт ли её контролирующий:

— Давайте-ка я вам ещё по половничку добавки плесну, проголодались небось.

И всё равно Даша вышла из столовой раздражённой, вероятно сказывались усталость и нервное напряжение, в котором уже вторые сутки находилась 14-летняя девочка.

— Я больше не хочу хлебать эту бурду, мамочка! И где мы будем спать? Тут очень шумно и нечем дышать.

— Мы должны учиться терпению, доченька. И быть благодарны за приют и еду. Посмотри, как много вокруг тех, кому гораздо тяжелее, чем нам.

— Всё равно ты должны сказать им, чья мы семья! — капризничала Даш. — Тогда они свяжутся с папой и он пришлёт за нами одного из своих генералов.

— К сожалению, Дашонок, они не смогут позвонить папе, потому что в городе не работает мобильная связь, — терпеливо объясняла Маргарита. То, что порой дочь вела себя как чересчур избалованный ребёнок, было неизбежным следствием того, как мало времени они с мужем могли посвящать ей времени. Из-за постоянной занятости на работе они переложили обязанности по воспитанию дочери на учителей и гувернанток, откупаясь подарками и карманными деньгами, вот их единственная дочь и выросла с замашками капризной принцессы.

— Пусть тогда пошлют гонца. Стоит папе узнать, где мы, и он сумеет вытащить нас! — не сомневалась Даша. — Потому что он круче любого супермена.

Маргарита мягко улыбнулась, а про себя подумала: «А ведь когда мы только начали встречаться с Владом, он совсем не выглядел суперменом. Обычный молодой человек с ничем не примечательной внешностью, разве что умные глаза и магическая улыбка обращали на себя внимание. Но что верно, то верно, сейчас Владик, Владислав Викторович — настоящий супермужчина! В прошлом году журналисты одного влиятельного американского издания даже поставили его на первое место в рейтинге самых влиятельных и могущественных политиков в мире. И чтобы найти их, он точно задействует по максимуму свою огромную власть. Так что наверняка тысячи военных и сотрудников спецслужб уже сбились с ног, разыскивая их по всей Москве, надо лишь ещё немного продержаться, пока их найдут».

Между тем в главном молельном зале состоялась обещанная проповедь бородатого раввина.

— Многих из вас привёл сюда ужас перед смертью, которая преследовала их по пятам до самых дверей храма — обратился он к переполненному залу. — Но даже в этих стенах души спасённых не свободны от страха перед грозящим им небытиём. Но может быть стоит использовать это время передышки, которое подарил всем нам Господь, для переосмысления происходящего с нами. Со всеми нами… Задумайтесь на минуту о тех, кто жил на свете и уже умер, чьи глаза и слух не будут больше ласкать шелест листьев, пение птиц и ласковые лучи утреннего солнца. Всё, что было так дорого им при жизни, для них больше не существует. Прожить так чудовищно мало, чтобы затем, — только войдя во вкус, — умереть… Истлеть, обратиться в прах. Что может быть печальнее, не так ли? Смерть венчает собой любую жизнь, и новым поколениям, эгоистично занятым своими заботами, нет никакого дела до тех, кто жил раньше. Но затем и они, — упивающиеся своим владением этим миром, тоже в свою очередь, должны будут уступить место потомкам. Их жизнь ещё тлеет какое-то время, но потом неизбежно угасает… Жизнь поразительно, несправедливо быстротечна! А молчаливые могилы терпеливо ждут, когда их заполнят. — От таких слов священника веяло безысходностью, становилось не по себе, а в его облике и голосе уже словно что-то переменилось, будто забрезжил луч надежды:

— Однако, в некотором смысле, мертвым можно и позавидовать. Для них позади уже и жизнь, и сама смерть. А разве не заманчиво оставить другим все жизненные невзгоды и, оказавшись под землей, обрести, наконец, долгожданный покой и забвение… Забыть и боль, и страдания, и вечный страх смерти. Упокоившимся не придется больше жить — бороться и страдать. Они не будут уже ломать голову над своими и чужими поступками, ждать и надеяться, любить и ненавидеть, мучатся, страдать и ежечасно думать о завтрашнем дне. И не придется угасать, понимая что спасения нет; не придётся чувствовать боль и задумываться о том, что предстоит испытать, когда настанет страшный час смерти… Вы никогда не задавались вопросом, почему жизнь кажется нам такой прекрасной или отвратительной, радостной или печальной, но все же значительной, пока мы живем, и оказывается столь пустой и нелепой, когда все подходит к концу?

И снова короткая пауза, взятая оратором, предоставляла возможность аудитории поразмыслить над сказанным.

— Люди рождаются и умирают, а в промежутке между этим они живут иногда счастливо, иногда нет, но в конце концов смерть уравнивает всех — и бомжа и олигарха, и президента и дворника. Но что заставляет людей так бояться смерти? Не только боль. Не всегда. Ведь гибель может быть мгновенной и почти безболезненной; она сама по себе является концом боли. Так почему же все-таки люди боятся умирать?… Возможно кто-то знает ответ на этот вопрос?

Священник ждал, но ни один голос не нарушил тишину, и раввин продолжал:

— Быть может, мы смогли бы узнать об этом у тех, кто уже умер, если б им удалось хоть на минуту вновь оказаться среди нас; если бы они воскресли из мертвых?.. Но кто скажет, друзей или врагов мы встретили бы в их лице? И смогли бы мы вообще иметь с ними дело — мы, кто никогда не был в силах преодолеть свой страх и прямо взглянуть в лицо смерти…

Священник указал на дверь, ведущую на улицу:

— То, что происходит за пределами этого храма безусловно трагедия. Но если для неверующего происходящее имеет лишь один чёрный цвет абсолютного зла, то должны ли люди, бесконечно доверяющие Богу, ежеминутно готовящие себя к встрече с Вечностью, воспринимать всё так однозначно? Кто теперь эти люди, которых мы так боимся? Что стало с их бессмертной душой, после того как мозг их поразил неведомый науке вирус? Возможно, против своей воли им удалось заглянуть туда, куда мало кому из смертных дозволялось заглядывать… Какой тайный смысл мы можем почерпнуть для себя из творящегося на наших глазах Армагеддона, чтобы укрепиться в нашей вере? Ибо другой достойной цели не может быть у тех, для кого жизнь лишь подготовка к смерти… Я уверен, что даже у этих падших ангелов сохранилась душа. Потому что душа, а не тело — вот главное наше сокровище. Она бессмертна. Человек может помутиться рассудком, поддаться злу, но рано или поздно, душа всё равно возопит в нём голосом совести. Думаю, души этих людей поражены болезнью. Не тела, а в первую очередь души. Потеря духовных ориентиров, ослабление веры — вот мой диагноз. И пусть учёные бьются над созданием вакцины, мы должны укрепляться в вере… Вот наша вакцина, и вот наше спасение! А также спасение для уже заболевших. Можем ли мы отречься от них, как от прокажённых, ведь среди них есть наши матери, сёстры, друзья и соседи? Думаю ответ для всех, кто тут собрался очевиден: наш долг молиться за их духовное исцеление. Они нем не враги…